– Что? – послушно повторила я вопрос, мечтая оказаться где-нибудь подальше и от госпиталя, и от мастера. В комнате бы своей… лечь и лежать, лежать… можно даже не раздеваться…

– Необходимо уделить особое внимание техникам восстановления и контроля… определенно… вот, выпейте, – он протянул крохотный флакон темно-зеленого цвета. – Не бойтесь, не отрава…

Я хмыкнула.

Травить меня было вроде бы как некому… и не за что…

– Ваше здоровье, – я отсалютовала флаконом и, выпив содержимое его одним глотком – оказалось оно на редкость ядреного вкуса, – добавила: – Спасибо…

– Не за что… – мастер вздохнул. – Но в любом случае вам придется непросто…

Это я уже поняла.

А с другой стороны, когда мне было просто, а?

И потянулись караваны дней.

Подъем.

И обязательная утренняя пробежка.

Завтрак.

Душ и час для самостоятельной работы…

Госпиталь.

Мастер Варнелия и бесконечная, казалось, череда пациентов… старшекурсники, старательно меня не замечающие, и все-таки я ощущала их неприязнь.

Плевать.

Мне было интересно… когда я решила стать врачом? Когда поняла, что мама уходит, а я не способна остановить ее? Или еще раньше, когда бабушка впервые пожаловалась на сердце? Или позже, когда я сидела в уголке, наблюдая за хмурой пожилой женщиной, которая только и могла, что давление измерить?

Перебирая склянки с лекарствами?

Вдыхая острый запах корвалола? Наблюдая, как перекатываются в пузырьке желтые таблетки валерианы? Сердечникам вредно волноваться, а не волноваться моя бабушка не умела. И не помогали ей ни корвалол, ни настойка боярышника, за которой меня регулярно отправляли в аптеку, ни прочие, как понимаю, копеечные лекарства – большего мы не могли себе позволить.

Или в больнице?

Больницы меня не пугали. Напротив, именно там, среди серо-зеленых стен, пропитанных характерной смесью запахов – лекарств и хлорки, – я чувствовала себя спокойно.

Здесь стены пахли травами.

И весь чердак был отдан травникам, которые, как я поняла, в этом мире заняли нишу фармацевтов. Меня провели по их владениям, показав и обширные затененные сушильные комнаты, и огромный шкаф-хранилище. Дали подержать нарвалий рог, бледно-голубой и какой-то стеклянный, явно неорганической природы.

Ступки и измельчители.

Обсидиановые ножи и медные ложки, а еще каменные и стеклянные…

Сепаратор, похожий на огромного паука. И целый выводок кубов-концентраторов, в которых доходят зелья.

На чердаке работали те, чей дар оказался недостаточно выражен, чтобы стать целителем. И по взглядам, которыми обменялись старшекурсники, было очевидно, что мое место именно здесь.

Всего у мастера Варнелии было трое учеников.

Высокий пегий парень, носивший косы и браслеты с вязками камней. Он разговаривал мало, словно опасался, что однажды слова возьмут и иссякнут. Он двигался медленно, словно в полусне, и время от времени застывал, будто бы погруженный в мысли… наверняка о судьбе мира, не меньше.

Потомственный целитель.

И родители намеревались отправить его в Ирхат, но дар Тобиаса оказался не настолько ярко выражен, что нанесло его самолюбию почти смертельную рану. Именно потому он и пытался доказать всем, особенно мастеру Варнелии, раз уж она тут главная, сколь ошиблись экзаменаторы…

Эльзу ждало семейное дело.

И семья ее жила достаточно долго, чтобы занять подобающее место под солнцем. Ее дар был ярок, а самолюбие безгранично. К нему прилагалась святая уверенность, что мир создан исключительно для тех, чья кровь чиста… полукровок следовало бы выселить.

Куда?

Куда-нибудь подальше, чтобы существованием своим и видом мерзостным они не оскорбляли достойных граждан.

Это Эльза сказала не мне, но так, чтобы я услышала. И вправду надеялась оскорбить? Вывести из равновесия? Забавная домашняя девочка…

Мелисса…

Моя, если подумать, сестра… то есть биологически сестра, а по местным законам – посторонний человек с непосторонней глухой ненавистью. Мелисса скрывала ее, то ли опасаясь, что мастер не потерпит разборок в своем госпитале, то ли просто по привычке прятать более-менее человеческие эмоции, но я ощущала эту ненависть рыхлым черным облаком. Иногда оно было маленьким, с половину кулака, а порой разрасталось, окутывая всю хрупкую фигурку Мелиссы… и тогда ей становилось тяжело дышать.

Я же наблюдала.

И училась.

Каждый день.

Каждый час…

Черная бляха, застывшая напротив сердца, – отсроченное проклятие, уже пустившее свои нити в организм. И они, подобно тончайшим червям, проросли в мышцы, в кости, причиняя пациенту боль, от которой не спасало и белое зелье.

И, лежа на кушетке, парень пытался не стонать…

А мастер Варнелия качала головой и легким прикосновением нейтрализовывала бляху. Она цепляла ее на крючок собственного дара и тянула, медленно… очень медленно… а я смотрела, чтобы в теле не оставалось нитей.

Почему-то видела их только я.

И те лиловые пузырьки, которые, будто шампанское, бурлили в крови молоденькой девушки. Пузырьки наполняли ее счастьем, и девочка смеялась, хватала мастера за руки и твердила, до чего же она счастлива… ведь она любит… любит самого чудесного человека во всех мирах.

И они скоро поженятся.

Да, да… всенепременно поженятся! Прямо сегодня. Ведь она заслуживает право быть счастливой и…

Ее родители вовсе не счастливы. Мать плачет. Отец хмур и то и дело сжимает кулаки… А мастер Варнелия пускает по крови девушки свет, и лиловые пузырьки гаснут. А с ними уходит и счастье…

– Приворот второго ранга. Тобиас, пиши заключение.

Он морщится, поскольку полагает себя выше подобной работы, для которой мастеру бы секретаря нанять. Только зачем секретарь, если есть студенты?

Оскольчатый перелом, и мальчишка, который не плачет. Ему и больно, и страшно, и в то же время он сам себе кажется невероятно взрослым, а потому стискивает зубы…

Укол силы, и рука немеет.

А осколки кости сползаются, чтобы склеиться друг с другом… Мастеру приходится брать в руки инструмент…

Нарушение работы сердечного ритма у младенца, и встревоженная мать, которая боится отпустить ребенка, и воркование мастера, уверяющего, что операция нужна, что без нее ребенок точно умрет…

Эльза, вынужденная разговаривать с этой женщиной простого сословия и непонятного происхождения, а еще лишенной даже крупиц дара…

Ей бы при операции присутствовать, а то и самой провести. Там ведь ничего сложного, по сути… она подобные случаи изучала.

На бумаге.

И в анатомическом классе сердца вскрывала, пусть свиные, но человеческое ведь очень похоже. И разобралась бы, несомненно, но…

Ожог третьей степени.

Ожоги.

Пожар в Нижнем городе, и пострадавших много… Самых тяжелых оставили в городской больнице, а вот троицу молодых парней, ринувшихся разбирать завал, направили нам.

Они улыбаются.

И пытаются шутить. И не смотрят на собственные руки, местами обгоревшие дочерна… Работы хватает всем. И Тобиас утрачивает обычное свое спокойствие. Его движения по-прежнему скупы, но точны и быстры. Он обезболивает.

И снимает слой обгоревшей кожи.

И еще один… скальпель в его руках что кисть художника, и я душу зависть, зная, что так у меня никогда не получится…

Эльза преодолевает брезгливость. В ее семье не любят уродств, а ожоги – это уродство. Она осторожна и тщательна, она не только на скальпель полагается, но и на собственное чутье, выбирая остатки мертвой плоти.

Мелисса… ее мутит.

Она пусть и имеет целительский дар, но все же слишком мало работает, чтобы привыкнуть к такому. И всецело сосредоточивается на себе, в кои-то веки позабыв о моем присутствии. Ей это идет на пользу.

Точна.

Неспешна. И сильна… Ее сила – бледно-золотистое сияние, проникающее в кости, замедляющее распад плоти. И я вижу, как постепенно восстанавливается перелом, бледнеют темные сосуды, раскрываются, пропуская напоенную чужой силой кровь.